«Садко» Дмитрия Чернякова

Театр Дмитрия Чернякова родился в тот момент, когда русская опера уже насытилась тем, что пришло на смену социалистическому реализму. Буквально десятка лет хватило на то, чтобы публика поняла: простой перенос сюжета в наши дни, увлечение бытовыми параллелями прошлого и настоящего без попытки найти новые смыслы никому не интересны. С этого момента в истории современного оперного театра началось рождение принципиально новой режиссерской традиции Чернякова, заключающейся в том, что оперные сюжеты прошлых времен должны иметь актуальную смысловую подоплеку, экстраполируясь на реалии наших дней.

Высвечивая актуальные мотивы содержания, в своих постановках Черняков склонен к созданию режиссерского сверхсюжета, в результате которого над первичным сюжетом оперы возникают другие, придающие спектаклю дополнительный смысловой объем, и помещающие классический оперный сюжет в привычные зрителю современные реалии. Примером подобных исканий явился и последний спектакль режиссера «Садко», осуществленный на Исторической сцене, через девять лет после последней работы Чернякова в Большом театре.

Начальные координаты основоположной режиссерской мысли являются зрителю еще до увертюры. На занавес транслируются интервью с крупными планами исполнителей трех главных партий «Садко», отвечающих на вопросы психоаналитика. Они рассказывают о своих мечтах и страхах. Из ответов становится ясно, зачем они пришли сюда - всем им чего-то не хватает: одному (тому, кто в опере Садко) хочется переместиться в иную историческую реальность, где было место богатырям и героям, другая (в клавире ее зовут царевна Волхова) хочет испытать экстремальные любовные ощущения, третья (в оригинале – жена Садка Любава) мечется от неустроенности личной жизни.

С первыми нотами увертюры, занавес поднимается и вниманию зрителю предстает пустая сцена, в центре которой стоит единственная декорация – металлическая арка с яркой светящейся вывеской «Парк исполнения желаний» в которую после нескольких секунд замешательства проходит главный герой (Нажмиддин Мавлянов). Как вдруг, арка поднимается, сцена озаряется слепящим светом, и позади героя опускается живописный задник с изображением морской пучины и корабля, стилизованный под эскиз декораций Ф.Ф. Федоровского к спектаклю 1949 г. Но декорации в спектакле – это всего лишь декорации, и чтобы дать зрителю явное осознание этого в первой же сцене, режиссер обыгрывает появление Старчища (Сергей Мурзаев) через простое задирание задника подобно обычной шторе. Старчище, который, как станет понятно позже, будет исполнять роль некого куратора в предстоящей игре-симуляции, является с гуслями, чтобы в следующий момент вручить их пока еще мешкающему герою, который, как теперь уже очевидно, исполнит в последующем сюжете роль Садко. На электронной строке для титров пробегает строка «Переход в павильон “Пир в богатых хоромах братчины в Новгороде”», ведь место действия и развития последующих событий – всего лишь Парк, пестрящий обилием игровых пространств (павильонов) и обещающий исполнение заветных желаний. Игровые отношения, выстроенные режиссером между самими героями, а также героями и зрителями порождают новый смысловой ряд восприятия. Черняков выстраивает собственный сверхсюжет, используя уже знакомый прием надстраивания над первичным сюжетом оперы новых уровней, придающие спектаклю дополнительный смысловой объем, строящийся по принципу: «Все – игра, где мир театральных иллюзий без труда перетекает в реальность и наоборот». Удачно заимствованный замысел «Парка исполнения желаний» из ныне популярного ремейка фильма 1973 г. «Мир Дикого Запада» с Энтони Хопкинсом составил основу режиссерского сверхсюжета.

С началом первой картины на сцену выкатывают новые декорации, созданные на основе эскиза Аполлинария Васнецова к постановке «Садко» 1901 года в Мариинском театре. Выходят актеры, призванные изображать столичную знать. Пируя за широкими дубовыми столами, собравшаяся братчина исполняет большой мужской хор, насыщенный буйным весельем «Собралися мы, гости торговые, всею братчиной нашей веселою…», Садко дивится старинным чаркам и утвари, собранной на столе, явно поражающей его воображение. Такой апофеоз «театральности» в спектакле саркастично оборачивает идею традиции в гротеск. Режиссерский подвох ощущается и в образах новгородцев – все, как на подбор, с одинаковыми прическами, бородами, в одинаковых старорусских костюмах, с одинаковыми дружными реакциями. Вот только Садко, ярко выделяющегося из числа собравшихся, как минимум, своим современным образом, состоящим из джинсов и свитера, как будто бы никто не замечает. Однако если взглянуть чуть глубже, контраст двух театральных сфер становится очевиден не только в несочетаемости древнерусских костюмов хора с современной одеждой Садко, но и в принципиально разных подходах к сценическим движениям: солист держится предельно естественно, изображая жалкого неудачника, а хористы – нарочито искусственно.

Старые купцы прославляют Новгород: «Славен Киев град князем ласковым да делами богатырскими. Только Новгород еще славней…». Наконец, пришедшие настоятели замечают молодого человека и просят его спеть, обрадованный оказанной честью, Садко готовится исполнить песню, но, не успев начать, понимает, что настоятели обращаются не к нему, а к молодому гусляру Нежате (Юрий Миненко), занявшему центральное место среди собравшихся. Гусляр заводит былину о могучем богатыре Волхе Всеславиче, о том, как рос он и как сел царем «во Индийском царстве славном». При этом он аккомпанирует себе на гуслях. Садко пытается вмешаться, однако гости усаживают его, прося не нарушать песню, которая приходится им по душе, и начинают прославлять гусляра. Наконец, не вынося этого, Садко врывается в круг собравшихся со словами: «Благословите старину сказать аль песню спеть удалую…». Вот только Садко не хочет славить купцов и корит их за пустую похвальбу, чем вызывает негодование и скуку собравшихся; гости расходятся – к окончанию Садко остается один посередине павильона с опустевшими столами. Впрочем, позже купцы все же возвращаются, но только для того, чтобы прогнать Садко. Тот же, оскорбленный, говорит им, что отныне не будет больше петь для них: «От вас уйду я, гости именитые, да унесу и гусельки яровчаты, и песни звонкие мои, удалые…». Покинув пиршество, Садко вновь усаживается с правой стороны авансцены, где обступив, над ним начинают потешаться гости и скоморохи Дуда (Михаил Петренко) и Сопель (Максим Пастер), а к концу сцены под общий хохот и вовсе вещают ему на спину листок с надписью «Лох». Увидев и сорвав позорную надпись, Садко врывается в толпу с кулаками, желая отомстить обидчикам, однако швыряя его из стороны в сторону, толпа быстро усаживает Садко на место и надевает ему на голову его «яровчатые гуселки». Пиршество продолжает с невероятным буйством, а раздавленный и оскорбленный Садко пытается скорее покинуть павильон, вот только на выходе под руку его берет седой Старчище, стараясь успокоить, и вновь ведет к центру сцены. Все гости в это время покидают павильон, и с последними нотами первой картины вся конструкция пира братчины исчезает. Садко и Старчище оказываются перед новым задником, а на бегущей строке над сценой появляется надпись «Переход в павильон “Берег Ильмень-озера”». Статисты в серых костюмах расставляют по сцене необходимую бутафорию, исполняющую роль камней и пригорков, а на заднике появляется чудесный берег Ильмень-озера, выполненный по эскизам Ивана Билибина к постановке в петербургском Народном доме 1914 г.

В новом павильоне Садко начинает исполнять свою одинокую песню «Ой ты, темная дубравушка», только в отличие от первоначального либретто, этот диалог Садко ведет не сам с собой, а со Старчищем, наблюдающим за его смятением. В этот момент с правой стороны павильона, в розовом костюме современного стиля «smart-casual» и с чемоданом на колесиках появляется уже знакомая зрителю из видеопролога героиня (Аида Гарифулина), готовящаяся принять свое участие в симуляции «Парка исполнений желаний». Немного понаблюдав за происходящим, и так и оставшись незамеченной, героиня скрывается за кулисы. Глиссандо арфы прерывает арию Садко, и под волшебные переливчатые звуки Старчище, подобно волшебнику, взмахивает руками, и весь будто бы нарисованный до этого пейзаж «оживает»: месяц загорается дивным лунным светом, отражаясь серебряной зыбью на воде. Восхищенный красотой, Садко обращается к Старцу «Аль и вправду Садка вы услышали? Всколебалися волны синие, зашумело трость-дерево. И плывет стадо лебедей…», но будто бы делая заказ распорядителю, продолжает «То не лебеди белые, а красавицы чудные!..». На этих словах Старец уходит, и на сцену является Волхова, успевшая переодеться из строгого делового костюма в легкое цветастое одеяние. Легко кружась и танцуя, девушка притягивает восхищенный взгляд Садко. Момент, и между героями уже вспыхивает чувство – обнимая Садко, Волхова клянется ему в любви. Зачарованный девушкой Садко требует от нее признаться, кто же она, и тут же, придумывая на ходу свою роль, Волхова сообщает: «Я Волхова, царевна прекрасная, дочка царя я морского великого…», после чего начинает безудержно смеяться вместе с Садко, которому ее выдумка пришлась по душе. Наконец плененная пением Садко, царевна обещает ему на прощание три рыбки золото-перо, что живут в Ильмень-озере, и предсказывает ему богатство и счастье. На сцене появляется Царь Морской (Станислав Трофимов) с трезубцем в руке, над причудливым одеянием которого хохочет Волхова и передразнивает его суровый наказ «Месяц-золотые рожки закатается за темные леса <...> пора вам в омуты глубокие из поднебесныих высот…», на что Царь берет девушку за руку и властно уводит со сцены. На последок Волхова только и успевает что помахать рукой новому возлюбленному. Садко остается в одиночестве и декорации павильона вновь меняются. Бегущая строка возвещает зрителю о переходе в следующий павильон под названием «Светлица в тереме Садко».

Новая картина возвещает о появлении новой героини (Екатерина Семенчук), которая будет исполнять в симуляции роль супруги Садко – Любавы. Старец уже подводит ее к павильону горницы, декорации которой выстроены по эскизу Николая Рериха (из неосуществленной постановки в театре Ковент-Гарден в 1920 г.), представляющие собой просторную, но пустую каменную светлицу с округлыми сводами и массивными колоннами по углам. Сверившись с массивной книгой-летописью с заглавием «Садко», Старчище вручает ей пяльцы и усаживает посередине комнаты. Одетая подобно Садко в современный костюм, – строгие брюки и просторную белую блузу, и пряча глаза за массивными солнечными очками, Любава, начинает делиться со Старцем о своих сомнениях в любви супруга. Пение Любавы прерывает приход Садко в венке, который ему подарила Волхова, вот только увидев Любаву, он спешит прочь из горницы; Старец успевает его остановить и подводит к Любаве. Обрадованная приходом мужа, Любава бросается к нему, но будто бы не замечая супругу, Садко усаживается к ней спиной. Игра певцов вновь насыщается элементами психологического театра, где проступает настоящее чувство. Тоска, страх, надежда женщины, от которой хочет уйти любимый мужчина, побеждают диссонанс между подчеркнутой лубочностью декораций и современной одеждой Садко и Любавы. Дуэт проходит напряженно, Садко кидается стульями и грубо волочит супругу за локоть, не смотря на ее стенания... Наконец со словами «Ты прости, жена неудачливая!..» Садко оставляет Любаву. Как апофеоз ее горьких слез, с последними грозными нотами картины в светлицу с хохотом вбегает Волхова и, растрепав волосы Садко, порхает по горнице. Оцепенев от увиденного, Любаша неподвижно наблюдает за девушкой. Свет гаснет.

Второе действие спектакля и четвертая картина оперы-былины начинается заглавием «Переход в павильон “Пристань в Новгороде на берегу Ильмень-озера”». С поднятием занавеса вниманию зрителя представляется Новгородская площадь с бревенчатыми домами, увенчанными красными крышами, исполненными по эскизу Константина Коровина сцены «Торжище» из постановки Большого театра 1906 г. Всюду оживление, шум, веселье, пестрота, каждый спешит по своему делу. Здесь в большой толпе мешкает в замешательстве Садко, пытаясь оглядеться в новой обстановке. Все дивятся навезенному со всего света товару. Звучит хор торговых людей и народа. Режиссер саркастически разделывается с трафаретами массовых сцен: новгородские люди катят бочки, торгуют, несут тюки, ящики, разворачивают ковры и ткани, в толпе появляются страшные иноземцы черных одеяниях с капюшонами, с рогами и бородами. Но вот завидев Садко толпа расступается, и прямиком к нему подходят калики перехожие, обращая к Садко обличительные стихи: «Не два зверя-то собиралися, не два лютые сходилися, Правда с Кривдою соходилися, промежду собой бились-дралися…». В противовес каликам с другой стороны сцены появляются скоморохи; среди них Дуда и Сопель. Они обращаются к Садко совсем с другими речами «Что про Правду с Кривдой слушати? Лучше слушати про хмеля ярого», и скорее принеся чарки, предлагают Садко выпить. Отказываясь в начале, но испытывая явное замешательство от происходящего, Садко все же соглашается, быстро хмеляя. Наконец появляется гусляр Нежата неутомимо распевая свои песни, и славя всех и вся. В какой-то момент голоса Дуды, Нежаты, калик, люда новгородского смешиваются, образуя большой ансамбль, наступающий на Садко и чуть не сталкивающий его своим напором в оркестровую яму. Чудом удержавшись, и пытаясь оправдаться в глазах обличителей, Садко выходит на середину сцены и заявляет, что знает про чудо-чудное: есть в Ильмень-озере рыба-золото-перо! Настоятели и все новгородское купечество отвергают возможность такого чуда. Тогда Садко предлагает «биться о велик заклад». На сцене появляется Старчище с книгой, где свои подписи оставляют Садко и Настоятель. Оторопев от заключенного спора, Садко приходит в себя и устремляется к озеру, но его останавливает голос Волховы, вышедшей к нему из толпы: «Садко! Поймаешь рыбок золотых, богат ты будешь и счастлив…».

Получив настояние от Волховы, Садко уверенно прорывается сквозь толпу; момент, и он уже гордо показывает собравшимся свой улов – в сети рыбки золото-перо! На скорую руку Садко вспарывает им брюхо и высыпает золотые монеты. Восторженные новгородцы славят Садко, но с развитием действия становится ясно, что славят они отнюдь не его, а покланяются его добыче – золоту. Садко же по-прежнему им ненавистен. Изгой в жизни, он и здесь не станет своим – до тех пор пока не совершит “геройский” поступок – не найдет в Ильмень-озере золото и не станет самым богатым новгородцем. Но это ли героизм? Золото – подарок Волховы, и Садко это прекрасно понимает. Он наконец заправляет толпой, заставляет Нежату петь по заказу, входит в раж, превращает и гостей княжества в марионеток. Знаменитый дивертисмент прихода иноземных гостей решен в спектакле весьма успешно и проникнут тонким психологическим подтекстом. Песнь Варяжского гостя звучит не просто брутально, но угрожающе, сладость Индейского гостя истекает ядом, а голос Веденейского гостя источает дурман. Садко не может остановиться: рядит первого в медвежью шкуру и золотой шлем с рогами, второго увешивает бусами разного калибра, третьего увивает парчой. И это постоянное движение срабатывает как накопитель отрицательной энергии, оборачивающейся против Садко, – он становится в итоге не просто изгоем, но посмешищем, осознающим тщетность своих усилий, своей жизни. Последняя капля – пощечина от Волховы, внезапно узнавшей о том, что ее возлюбленный женат. Эмоциональная логика спектакля выстроена с усилением пиковой точки конфликта именно в этот момент, что по режиссерскому решению является первой (подготовительной) кульминацией спектакля с наиболее контрастно прорисованным драматургическим основанием резкого перехода из состояния счастья и благополучия в состояния горя и позора, приводящего Садко в неистовое отчаяние. Эксперимент разыгрывания жизненных обстоятельств в симулятивной игре (где времена былинных героев – только антураж), признание общества, любовь, в которую он вот-вот поверил, идут крахом. Очевидно, что в прочтении Чернякова «Садко» – психологическая драма, разворачивающаяся с обыкновенными людьми одновременно на двух уровнях – в контексте симулятивной игры и настоящей жизни, приводящим к двум кульминациям на каждом из выстроенных в спектакле уровней.

Пятая картина разыгрывается на фоне начального живописного задника с изображением морской пучины и корабля, знакомого зрителю по первой картине спектакля. Поняв тщетность замыслов найти смысл в собственной жизни, изрядно выпивший Садко, пытается свести счеты с жизнью, надев на шею веревку со словами «Сердечко чует ретивое: час свиданья настает…» и разразившись рыданиями, готовится к смерти. Но вот, под звуки уже знакомого, волшебного глиссандо арфы на сцене появляется Волхова и закрывает ему глаза в попытке сделать сюрприз своим приходом. Увидев девушку, герой отталкивает ее и закрывает лицо руками. Но заключив его в свои объятия, Волхова успокаивает Садко, а через миг и вовсе начинает хохотать, беря его за руку и бегая по сцене. Бегущая строка возвещает зрителю о переходе в павильон «Подводный терем Царя Морского Великого».

На сцене появляется светящаяся арка с множеством ступеней, по которым спускаются Царь и Царица Морская, приветствующие Садко и Волхову. У подножия лестницы – гигантские рыбы, позже дополнящие общую композицию фантастически красивой сцены, созданной по эскизу Владимира Егорова из постановки 1912 г. в Частной опере Зимина. После грозного приветствия Царя, Волхова просить Садко спеть. Садко играет и поет величальную песню «Синее море грозно, широко», состоящую из трех куплетов (в каждом куплете две части: первая – певучая, широкая, вторая – припев-славление – бодрая, блестящая). В третьем куплете к Садко присоединяются сами Царь и Царевна, созывая все свое морское царство. Начинается шествие чуд морских, сделанное в спектакле настолько ярко и детализировано, что, не обратить внимание на сверхмощное вторжение режиссера в ряд почтенных визуальных полотен оказывается практически невозможно. По сцене дефилируют полчища морских обитателей в эффективнейших, предельно детализированных, причудливых, но узнаваемых гламурно-глянцевых костюмах (художник – Елена Зайцева): медузы, осьминоги, морские коньки, всевозможные рыбы. Морские гады отточенно красивы; качество их проработки, умножаешь на количество, дает ошеломительный кумулятивный эффект; кажется, будто весь спектакль создан ради них.

Дефиле морских чудищ заканчивается хороводом возле куста ракиты, вокруг которого по обычаю должны обойти Садко с Волховой, чтобы обручиться. Отдельное внимание стоит обратить, на по-истине дословное прочтение режиссером либретто в этой картине - ведь влюбленные и вправду кружатся вокруг почти настоящего, маленького, с дрожащими искусственными листиками ракитового кусточка. Театральная феерия схлопывается в абсурд театроведческого буквализма и становится пощечиной ревнителям канонов: вот вам постановка по либретто, до последнего слова. Однако вслед за ней схлопываются и все симулятивные развлечения в «Парке исполнения желаний». На сцене появляется Старчище, призывая вернуться Садко в Новгород, а Волхове – «быть речкой до веку», знаменуя собой конец пляскам и веселью. В один момент декорации исчезают, статисты в костюмах морских чудищ, так сильно радовших молодых, угрюмо разбредаются.

Садко и Волхова остаются вдвоем на пустой сцене. Влюбленные бегут по бесконечному кругу, упиваясь свободой от церемониалов, условностей, пут и обманчивых правил коварной игры в «исполнение желаний». Но пределы свободы ограничены. Последние объятия влюбленных и, уложив любимого спать, Волхова поет ему колыбельную, деловито выходя на сцену с розовым чемоданчиком, снимает костюм, облачается в розовый же smart-casual костюмчик и, пропев, вполне искренне, все прощальные слова, уходит. Впереди ее ждут новые впечатления. Напоследок Волхова подводит Любаву к Садко и навсегда покидает их жизнь и Парк исполнения желаний. Ее роль здесь закончена.

Любава с горьким плачем дожидается пробуждения Садко, и, оторопев, наблюдает, что сделало это на первый взгляд безопасное путешествие с мужчиной. Очнувшись, и осознав уход Волховы, от которой, только и остался что цветастый наряд, Садко берет за руку супругу со словами о своей любви, и вот они уже оба начинают смеяться как влюбленные. А в это время их начинают обступать статисты в серой безликой форме, изображающие сотрудников парка. На сцену вновь опускается начальная арка с вывеской «Парк исполнения желаний», горестно возвещая, что все пережитое случилось с героями понарошку. Жена, кажется, немного научившаяся положительным эмоциям – или смирившаяся. Бывшая кокетка Волхова, в итоге лично мирящая супругов: «сложная эмпатия», говорит Черняков». Лишь одному Садко нет покоя, в панике бегущего к вывеске и жестами показывающего, чтобы ее убрали, ведь «предательское ощущение, что вот-вот и сбудутся мечты, вот-вот он станет настоящим славным богатырем, уже попало в кровь: Садко в ужасе понимает, что его путешествие окончилось, и начинает снова разыгрывать спектакль, лихорадочно наряжать сотрудников парка, уже сменивших костюмы на рабочие комбинезоны. До тех пор, пока не прозревает и не падает без сил. Эксперимент оказался не просто провальным: он морально раздавил его участников». На этом фоне хор «Слава» звучит невыносимо страшно, и гений Римского-Корсакова эту метаморфозу партитуры оправдывает. Вторая кульминация, свидетельствующая о завершении игры и возвращения героев в обыденные реалии, выводит эмоциональное переживание из обстановки вымышленной игры в реальную действительность, вызывая наибольший эмоциональный отклик у зрителя через глубочайшее чувство сочувствия герою, в момент лишенного всего, что вселяло в него надежду на счастье, вернувшегося в суровую реальность, в которой нет ни сказки, ни ожидания чуда. Страшный конец пути, похожий не на былинное героическое прошлое, а на нашу прозаическую и жестокую действительность, пробирает до мурашек. За такой мощный финал режиссуре Дмитрия Чернякова можно простить и банальности, и мальчишеские выходки , и статичные сцены. Главное, что режиссерский расчет на сочувствие герою оправдался.

Говоря об общем режиссерском замысле, и часто разворачивающихся общечеловеческих темах в спектаклях Чернякова, в постановке они намечены скорее пунктиром. Садко Чернякова– типичный антигерой, такой российский Пер Гюнт, мечущийся по жизни в поисках себя и, в конце концов, разочарованный и потрепанный, возвращающийся к брошенной им супруге. Симулятивная игра, придуманная режиссером, заставляет зрителя вместе с Садко проходить «все стадии погружения в эту историю: от отстраненного взгляда до полной вовлеченности и сопереживания к концу. Есть ли здесь мораль, нравственный урок? В такой трактовке, наверное, нет – нам рассказали историю, у которой нет счастливого конца. Черняков-режиссер вновь говорит с нами о нас. Пусть берет и избитый – но найденный и избитый им же самим – прием ролевых игр, но он работает. Пустить слезу от поступка Волховы. Застыть вместе с Любавой. Почувствовать трагедию Садко. Осознать, как страшно так неосторожно идти на поводу у своих желаний.

Аня Саяпина