Пианист Лешек Можджер старательно открещивается от жанровых ярлыков: джаз он открыл для себя поздно, уже после классического образования, и в своей музыке не следует канонам, а ищет собственный путь. В противовес американской традиции похоронно-свадебных оркестров и танцевальных биг-бэндов он предпочитает акцентировать свое происхождение и широту славянской души.
В послужном списке поляка есть и громкие заокеанские имена: фанковый бас-гитарист Маркус Миллер, джаз-роковые гитаристы Джон Скофилд и Пэт Метини, авангардный трубач Лестер Боуи, но Европа его интересует больше. В Москву он приезжал два года назад в дуэте со шведским контрабасистом Ларсом Даниэльссоном, а у себя на родине прославился не только собственной музыкой, но и исполнением знаменитых польских авторов: Фредерик Шопен, Збигнев Прайснер(композитор и близкий друг режиссера Кшиштофа Кеслёвского), Ян Качмарек (награжденный «Оскаром» за саундтрек к фильму «Волшебная страна»). Неохвачен, вернее, охвачен лишь эпизодически, оставался пианист Кшиштоф Комеда, который в 50е-60е годы стал родоначальником самобытного польского джаза и создал музыку к ранним фильмам Романа Поланского (самый первый из них, «Нож в воде» 62 года, тоже приехал в Москву на фестиваль Польской культуры). В марте 2011 Лешек наконец созрел и записал полноценный «трибьют» этому гиганту – альбом «Komeda», который и лёг в основу сольного концерта во «Дворце на Яузе».
Можджер не стремится произвести впечатление показной виртуозностью, оглушить взрывным фортиссимо, вскружить голову умопомрачительными скоростями, увлечь заводными ритмами. Его манера больше напоминает медитацию, напряженный внутренний поиск, размышления наедине с самим собой, которые постороннему зрителю удается подсмотреть будто бы сквозь замочную скважину кинокамеры. С другой стороны, нет в его игре и шопеновской плавности, он почти не задействует педаль, и ноты часто рассыпаются под ударами его пальцев, как разорванное ожерелье на мраморном полу. Этот эффект ещё больше усиливается, напоминая клюющих зерно цыплят, при использовании так называемого «подготовленного фортепиано» (prepared piano). На струны рояля Лешек кладет то заглушающее звук полотенце в нижнем регистре, то дребезжащий металлический футляр в верхнем, а иногда и то, и другое, как, например, в пьесе Ларса Даниэльссона «Suffering». Поразительно, но без поддержки автора и тёплого голоса его контрабаса рояль Можджера кажется ледяным как зачарованный Снежной Королевой Кай. Несомненно, тут сказываются балтийские корни Лешека (он родом из приморского Гданьска), хотя это не объясняет, почему поляк больше похож на скандинава, чем швед.
Отсутствие ритм-секции неизбежно обнажает, притягивает внимание к левой руке пианиста. Лишь изредка она красуется наравне с правой, например, повторяя ее фразы на манер фуги. В большинстве пьес нижний голос довольствуется скромной, хотя и важной ролью устойчивого фундамента, на котором возводится изящное мелодическое здание: лепнина и прочая декоративная отделка здесь ни к чему. Импровизации в правой руке роняют отдельные ноты как пожелтевшие листья, вздымают колючую вьюгу, журчат талыми ручьями. Левая всё это время с бесстрастием метронома перебирает одни и те же ровные доли будто чётки, создавая почти гипнотический эффект подобно маятнику или скрипу кресла-качалки, в котором поглощенный думами персонаж не замечает смены времен года за окном.
Пьеса Кшиштофа Комеды Svantetic, посвященная шведскому автору и журналисту Сванте Ферстеру, благодаря такому невесомому, но упорному рифу в левой руке становится очень похожа на «Children’s Song №6» Чика Кориа (который, к слову, тоже не избежал европейского влияния и в свое время записывался на легендарном лейбле ECM). В сольном прочтении Можджер несколько ускорил темп и превратил романтичный саспенс в психологический триллер, где главный герой к концу впадает в помешательство: громкий финальный аккорд исступленно, всё громче повторяется в обеих руках, которые расходятся к краям клавиатуры. На московском концерте сюда же прибавились звенящие на струнах лешековского рояля бусы из кубиков природного камня.
Сбросить колдовское наваждение перед антрактом позволил оживленный этюд Шопена с подзаголовком «Паганини», «переосмысленный» Лешеком на альбоме «Impressions on Chopin». Изначально этюд был предназначен для тренировки синкопированного ритма, что уже само по себе делает его близким и родным для джазового музыканта: басовые ноты совпадают с ударами метронома, а аккорды приходятся на «слабые», безударные восьмые доли. Оставив шопеновский галоп левой руке, Лешек написал поверх него собственную мелодию (примерно как Шарль Гуно создал «Ave Maria» на основе прелюдии Баха) и получил прекрасную взлётную площадку для своих заоблачных импровизаций.
Второе отделение Можджер продолжал в сдержанном романтическом ключе, лишь изредка пугая зал авангардными раскатами грома в нижнем регистре. После гордой баллады Комеды из фильма «Закон и кулак» он блеснул знанием американской традиции и исполнил поворотную в джазовой истории тему Джона Колтрейна «Giant Steps», вывернув, правда, историю наизнанку: сложную для восприятия гармоническую прогрессию облачил в ритм салонного рэгтайма.
Не меньше половины зрителей составили соотечественники Лешека с детьми, которые задарили уставшего, но благодарного пианиста цветами и игрушками. Отказать им в бисе было никак нельзя, и на десерт пианист угостил собравшихся другим золотым стандартом современного джаза – «La Fiesta» упомянутого Чика Кориа в ритме фламенко, как раз из ECM-периода ранних семидесятых. Овации Лешек принял со скромностью истинного джентльмена, галантным жестом указав, что в равной степени они причитаются и его партнёру – роялю.
Вслед за мировой премьерой в Москве «Комеда» Можджера отправляется в двухнедельные гастроли по всей Польше. Увы, братьям-славянам его имя пока не настолько знакомо, но есть надежда, что скоро «миры Лешека Можджера» обретут новых поклонников и у нас. Ради таких чудес и царь Кащей постеснялся бы над златом чахнуть.
Виктор Гарбарук