«Виды доброты» – новая работа Йоргоса Лантимоса, представленная на Каннском фестивале и удостоившаяся восторженного приема критиков, в которой оскароносный режиссер, отличающийся недюжинной оригинальностью авторского взгляда, раскрывает свое виденье доброты, совмещая сны и античный театр, создавая едкий и безжалостный триптих о общечеловеческом мотиве растворения себя в другом.
«Виды доброты», альманах из трех почти часовых новелл – возвращение Лантимоса, созвучного его ранним короткометражкам с минималистичной и холодной эстетикой (в их числе «Убийство священного оленя», «Лобстер», «Клык»), созданных в партнерстве Лантимоса и сценариста Эфтимиса Филиппу, и являющих собой намного более острые, неудобные, жестокие и гораздо более сложные высказывания, чем работы, созданные в содружестве с другими сценаристами. В этот раз – Лантимос и Филиппу отказываются от традиционного повествования в пользу трех отдельных историй, связанных вместе всеобъемлющей темой о способности людей подрывать собственное счастье, чтобы угодить другим, создавая в итоге единую абсурдистскую, но весьма поучительную притчу с отсылками к античной трагедии. Обращаясь к истокам театрального действа, когда во время театральных состязаний в Греции – каждый драматург должен был поставить три трагедии и одну так называемую сатировскую драму – трагедию комической тональности, Лантимос делает все тоже самое, но наоборот: ставит три комедии, за которыми следует трагическое послесловие.
Все три новеллы объединяет парадоксальное сплетение инстинкта жизни и инстинкта смерти, возвращаясь к фрейдистским мотивам о желании близости, таящим в себе опасность исчезновения, распада личности и полной потери себя в другом – перспективе одновременно очень желанной и очень пугающей, которую дуэт Лантимоса-Филиппу так безжалостно, бескомпромиссно и зло высмеивают. Возможна ли в этих сложноподчиненных связях самостоятельность индивида и может ли кто-то из персонажей действительно освободиться из порочного круга противления и послушания? Вопросы, которыми задавались те самые древние трагики, еще две тысячи лет назад достигая могучих прорывов в классификации зависимостей и подчинений, – только для них это было побочным эффектом, первичным всегда оставался фатум. У Лантимоса же все иначе – в нынешнем состоянии полного имморализма с основополагающим нравственным принципом «всё дозволено» во главе, согласно которому абсолютных добра и зла, а также объективных критериев нравственности – не существует, Лантимос берется за их изучение, разглядывая человеческие пороки и несовершенства на просвет, из-за чего страсть принадлежности и подчинения становится отчетливо видно. На протяжении почти трех часов классификация человеческого желания служить добирается до самых тонких нюансов, достигая практически таблично-графической формы изображения, подчеркнутой делением на не менее структурообразующие «главы».
По сути, весь сюжет «Видов доброты» – тоже таблица, чистый стандарт абсурдистского жанра. Ведь, в сущности, именно здесь Лантимос нашел идеальную форму для различения человеческих недугов или болезненных привязанностей, за чем следует постоянная подмена жизни желанием услужить, причем любой ценой, в том числе ценой жизни других. Нещадно препарируя социум, Лантимос вскрывает различные поведенческие недуги, порождающие бесполезные жертвы, на которые человек готов пойти ради принятия другого, – от диктатуры и злоупотребления властью до самопожертвования и преклонения. Первая история – определение проблемы современного человека, обозначение своих личных границ и их отстаивание. Две другие истории – это попытки решить проблему путем принятия и противостояния. Как будет доказано на практике Лантимосом-Филиппу и великолепным актерским составом, оба варианта приведут к катастрофе.
Обитающие в замкнутых, часто стерильных пространствах, герои «Видов доброты» склонны высказывать свои мысли прямо и невозмутимо с практически безучастной подачей, что стирает любые принятые социальные нормы, словно режиссер пытается содрать кожу со скелета человеческого общества, и оголить то, что каждый так искусно прячет за своей наигранной добротой и воспитанностью. Герои то и дело решаются на нелепые, но вместе с тем весьма отчаянные поступки, чтобы угодить тем, кого любят, бьются в путах бессмысленного раскаяния, циничной манипуляции или слепого фанатизма, но в основе всего нездоровые, извращенные понятия любви и свободы. Больная привязанность, больное воображение, больное желание угодить. Здесь нет мира внешнего, здесь внимание уделяется внутреннему миру человека – интроверсии. Зато больше шансов разобраться в самих себе, пониманию своего я. Ведь сколько не обвиняй манипуляторов, еще в далеком 1574 году, французским философом-гуманистом Этьеном де Ла Боэси в трактате «Contr’un» была высказана весьма оригинальная, но по сути своей весьма простая мысль о том, что вопреки мнению большинства, рабство никогда не является принудительным, на самом деле оно всегда – совершенно добровольно и зиждется лишь на вере, что послушание обязательно. Вот почему столь подробное в изучении человеческих привязанностей высказывание Лантимоса является одной из вершин психологического понимания души человека.
Впрочем, и место действия, которым Лантимос выбрал Соединенные Штаты, кажется отнюдь не случайным: вслед за братьями Коэн греческий режиссер высмеивает американские нравы и вслед за Ларсом фон Триером пытается расшифровать родину Голливуда с помощью трех фильмов. Только фон Триер, также активно рассуждающий на темы рабства и свободы, свою американскую трилогию так и не завершил: снял «Догвилль» и «Мандерлей», так и не реализовав заключительную ленту трилогии– «Вашингтон». Но что не вышло у Триера, вышло у Лантимоса – в трех короткометражках, объединенных вездесущем мета-текстом автора, и снятых к тому же беспрецедентно быстро – всего за полтора месяца. Как обычно у Лантимоса, в наличии фирменная непередаваемая аура и настроение, которое не перепутаешь ни с чем. Работа с цветом и светом, крупные планы и ракурсы – все работает на создание единого настроенческого вектора, который не покидает зрителя на протяжении всех трех частей.
Тут же режиссером предлагается подглядывание за жизнью в самых ее отвратительных формах. Оператор работает так, чтобы все действительно выглядело так, будто зритель заглядывает в жизнь героев, это и статичные кадры, когда мы просто наблюдаем за персонажами, так и сцены с так называемым «взглядом бога», то есть планы, когда персонажей снимают сверху. Музыка в фильме потрясающая, странная, резкая, как и весь фильм – в частности, когда композитор Джерсин Фэндрикс стучит по одной клавише фортепиано, намеренно вызывая неприятные ощущения. Вместе с тем Лантимос охотно использует и один из основных приемов своих предков – античный хор, который словно бы судит героев – высмеивает их поступки, объясняет их мотивы и выносит им приговоры. И поскольку люди состоят из высокого и низкого (подражание высокому Аристотель называл трагедией, подражание низкому – комедией), то и в саундтреках Лантимоса всегда присутствует и то и другое. Закадровый хор и инструментальная музыка здесь уживаются с игривым исполнением баллады «Sweet Dreams» и безудержным танцем Эммы Стоун.
И наконец, – актерский состав, являющийся одним из главных достоинств фильма. Ключевые роли в ленте у Джесси Племонса, Эммы Стоун, Уиллема Дефо и Маргарет Куолли, кочующих из истории в историю, и традиционно безукоризненно справляющимися со сложными, порой отталкивающими, а порой глупыми и смешными образами, которые режиссер тасует в зависимости от своей оригинальной задумки. Для характерных актеров, склонных к эксцентрике, работа с Лантимосом – большая удача. Да и уже ставший фирменным любимый прием с использованием одних и тех же артистов, как и всегда у Лантимоса, концептуален и связан отнюдь не только с доверием конкретным исполнителям. Это способ напомнить зрителям об условности, постановочности экранных кошмаров и экранных чудес.
Аня Саяпина