Андрей Звягинцев продолжил свою кинематографическую карьеру после дебютного фильма «Возвращение», которое получило сразу двух «Золотых львов» на Венецианском кинофестивале. И правильно сделал. Фильм «Изгание» заслуживает зрительского внимания. По сути, Звягинцев продолжает всю ту же тему непростых семейных отношений, но на этот раз на первом плане не отец и сын, а муж и жена. Картина охватила более широкий и глубокий пласт проблем и противоречий между людьми.
Если описывать сюжет, то он получится на словах довольно обычным, да и что может быть необычного в отношениях мужчины и женщины, когда все вертится вокруг одного и того же? Что может быть необычного, если кроме мужчины и женщины Бог никого на свете третьего не создал? Конечно, все будет вертеться вокруг любви, точнее забвения любви, забвения друг друга, отчуждения двух близких когда-то людей - Александра (Константин Лавроненко, актер, снимавшийся в «Возвращении») и Веры (шведская актрисаМария Бонневи) и попытки восстановить что-то, оживить и сердце и душу. На вид очень благополучная и невероятно красивая гармоничная семья (муж, жена, сын и дочь) переезжает жить в старый домик отца главного героя. На вид все прекрасно, но если вглядеться в лица, в скованные движения героев, в неполноту чувств, в речь, то сразу увидишь, что что-то нарушено внутри этого семейного механизма.
Завязка происходит в тот момент, когда в этой странной обстановке жена признается мужу, что беременна, но не от него… На глазах зрителя потихоньку начинается рушится все, даже внешняя правильная картинка счастливого бытия. На лице у Веры след от сильного удара ее мужа по лицу, истеричное поведение дочери («Я не зайка, я Ева»), жесткость и сдержанность сына, молчание, молчание, молчание. И до самого конца интрига сохраняется: «Что произошло? «Что происходит?» - как вопрошает в одной из сцен пришедший к семье гость. «Я не знаю, да, нет, знаю.» И в том-то и дело, что никто ничего не знает, хотя делает вид, что в курсе. Все делают вид, что знают лишь, чтобы не казаться слабыми и неуверенными. Главный герой, Александр, хочет владеть ситуацией полностью, хочет руководить не только своей жизнью, но и жизнью жены, ее желаниями. А что это за странная беременность и был ли ребенок от чужого мужчины, а может, это все обман? Молчание у Звягинцева сохраняется даже тогда, когда тайны раскрываются. Многозначительность от этого всепоглощающего молчания водит за собой зрителя до самого конца и на прощание даже не машет ручкой, мол, вернусь еще, в твоей жизни, в твоем быту.
Все построено у Звягинцева как всегда по рецепту – главное заставить зрителя задуматься, в паузах ли, слушая ли потрясающую музыку Арво Пярта, нагнетающую, сложную и завораживающую, наблюдая ли за взглядами и телодвижениями, строя ли догадки и просто любуясь. Все подчинено тому, чтобы мы начали не просто следить за жизнью героев, а переживать вместе с ними, только не оставаться равнодушными к их горю, к их перипетиям. Кажется, в паузах фильма Звягинцев специально медлит, словно дает зрителю время на раздумье, время подготовиться, время разгадать символы и подойти вплотную к основному смыслу. Не торопясь, медленно, но упорно отсылать к единственному – божественному началу, к Библии, к страстям человеческим, страданию, к искуплению, прощению и возрождению. Весь сюжет драмы строится на параллелизме с библейскими сюжетами и символами из Библии. Сначала семья сидит в саду «из грецких орехов», все хорошо, спокойно – это рай. Но впереди, как мы знаем, нет места вечному раю. Герои сами себя изгоняет из рая. Тут момент, когда дети собирают пазл-картинку «Благовещение» Леонардо да Винчи в то время, как их матери делают аборт по настоянию мужа, и когда девочка читает отрывок из Первого Послания к Коринфянам апостола Павла о Любви, что «любовь… не бесчинствует…». Но осознание своей ошибки, своего несовершенства приходит с опозданием. Когда в дом уже вошла смерть. Но просветление будет, осознание будет и прощение…
Отдельное внимание нужно уделить звукописи, цветописи, вкусописи фильма. Двусмысленность, молчание, глубинность передается через шум дождя, через шелест листьев, звон ручья, рокот мотора, через серую пелену каменных холодных стен, через запах старого дома («Марк пахнет как в доме…»). Мы словно на ощупь двигаемся по темному-темному коридору, мы не понимаем, где находимся, не ориентируемся в пространстве, для чего? Кажется, это не так важно. Кажется, акценты расставлены специально так, чтобы дезориентация давало ощущение нереальности происходящего, реализма абсурдного, ощущение сновидения, плохого, ужасного сна, после пробуждения от которого нам будет вознаграждение – катарсис, очищение. Герои говорят на русском, но живут в каменном то ли каменном доме, то ли замке. Они идут на кладбище к церкви абсолютно не православного вида, но встречают православного батюшку. Едут в купе иностранного по всем меркам поезда, но выходят из обычной электрички. Бескрайние поля тихо заменяются европейскими пейзажами и домами… Едут на иностранных машинах, которые тарахтят так как наши русские… Вся эта дизориентация в начале фильма претит. Неужели режиссер настолько глуп, чтобы допускать такие досадные промахи? Но Звягинцев умышленно выставляет эти противоречия, прямо пальцем и объективом указывает на нелогичность окружающей обстановки, фантасмагоричность мира. Он молчит, не говорит, он только показывает, но в этом вся красота фильма и его знаки. Достаточно вспомнить кадры под конец фильма, когда камеру обнаруживает когда-то засохший ручей в полном здравии и возрождении. Камера следует за каждым ответвлением ручейка, то забирающегося под какие-то предметы, то напористо скачущего по неровной земле… Земля сера и тускла, на душе противно, дождливо, грязно от ощущения своего полного ничтожества перед божественным, осознание того, что ошибка не убивает (а лучше бы убила), она заставляет терпеть, страдать, переживать все снова и снова как в жутком сне, от которого не можешь проснуться, сколько не пытаешься.
Оператор Михаил Кричман неподражаемо отметил в своей работе все тонкости, все знаки и нюансы. Момент, когда из кадра в кадр появляется обручальное кольцо у того или иного героя. Как символ долгого и прочного союза. Но это ощущение времени только видимость, символ, который ничего не может защитить. Он только есть как необходимость. Но времени нет, это пустое ненужное занятие считать часы, важно здесь иное – важно, что происходит в контексте времени. Время без жизни существовать не может, а вот жизнь без времени да. Потому что задача жизни не считать, а считывать. Поэтому в фильме не думаешь о временном пространстве, думаешь о следующем символе, который поведет к новому пониманию, осмыслению и считыванию. «Читай по губам», «Читай между строк» - кажется раздается за кадром, но Звягинцев ничего не говорит, но и не скрывает, ничего не боится, он ярко и смело выявляет действительность, просто дает время и пространство для интерпретации.
Многие сравнивают Звягинцева с Тарковским, Антониони, Кустурицей, с другими режиссерами-классиками. Говорят и судачат о том, где какой художественный прием режиссер отметил для себя и выкрал. Но это как в музыке, где всего лишь семь нот. Что, если музыканты и великие композиторы из века в век используют одни и те же ноты, значит, это все нарушение авторских прав или бессовестная кража? Неправда. Если это от души, если это, как писал Чехов в «Скучной истории» «талантливо», «благородно» и «умно», тогда можно сказать, что задача выполнена, если не перевыполнена.
Елена Гуткина